Карл Брюллов (1799-1852)
Карл Павлович Брюллов, живописец, акварелист и рисовальщик, «Карл Великий», как его называли современники, происходил из даровитой семьи: его дед Георг Брюлло работал лепщиком на императорском фарфоровом заводе в Петербурге, отец — «мастер резного, золотарного и лакировального дела и академик орнаментальной скульптуры на дереве». Уже в детстве Карл рисовал с изумительной легкостью. В десятилетнем возрасте Брюллов поступил в Академию художеств, где его учителями были А. И. Иванов, А. Е. Егоров, В. К. Шебуев и скульптор И. П. Мартос, автор памятника Минину и Пожарскому в Москве.
Брюллов с благодарностью вспоминал своего просвещенного наставника А. И. Иванова, который способствовал ему «в самые нежные и пылкие годы развиваться правильно, широко, послушливо, не связанно» (Н. Рамазанов). Среди сверстников Брюллов считался лучшим рисовальщиком и часто поправлял своим товарищам рисунки перед экзаменом.
Приходя по воскресным дням домой, он помогал отцу гравировать карты путешествия Крузенштерна вокруг света. Одновременно с прохождением академического курса Брюллов сделал множество копий (в том числе с портрета Веласкеса «Иннокентий X»), сорок раз нарисовал группу Лаокоона с детьми.
Академию Брюллов окончил в 1821 году, но, поссорившись с начальством, этот самый талантливый из всех учеников, окончивших тогда Академию, не получил заграничного пенсионерства. В Италию он поехал вместе с братом, архитектором Александром, на средства Общества поощрения художников.
В первые годы пребывания в Риме Брюллов писал портреты и небольшие жанровые картины («Итальянское утро», «Итальянский полдень», «Девушка, собирающая виноград в окрестностях Неаполя»). Он писал с натуры, на вольном воздухе, что было по тем временам новшеством, скептически принятым в академических кругах. Работая над этими картинами, Брюллов искал, по его собственным словам, «разнообразия в тех формах простой натуры, которые нам чаще встречаются и нередко даже более нравятся, нежели строгая красота статуи». Но при всем желании добиться правдивого изображения воздушной среды, естественности движения модели художник не избежал идеализации и условности свойственных академической школе того времени.
В Италии Брюллов имел возможность в подлинниках изучать произведения великих мастеров прошлого. Особенно полезным он считал копирование фресок Рафаэля. Его копия «Афинской школы» Рафаэля выполнена с таким совершенством, что ее трудно отличить от оригинала (до сих пор она украшает стены музея Академии художеств СССР в Ленинграде).
Пережив в Италии знаменательный для России 1825 год, когда «...Россия впервые видела революционное движение против царизма», Брюллов несомненно знал, что происходило в это время на его родине. У художника крепло желание создать картину, воплощающую дух переживаемой эпохи.
Приближался срок окончания командировки, а Брюллов еще не приступал к исторической картине, предусмотренной «инструкцией» Общества поощрения художников. Писать картину на тему из русской истории было трудно — под рукой не было достаточно материала. Взять традиционную тему из античной мифологии — старо и не отвечало его новому отношению к средствам живописи, к ее возможностям.
Сюжет родился внезапно во время путешествия Брюллова в 1827 году (вместе с Анатолием Демидовым, сыном русского посла во Флоренции) по развалинам мертвого города Помпеи, погребенного в 79 году н. э. под пеплом и раскаленной лавой вулкана Везувия. Кроме личных впечатлений от посещения погибшего города и осмотра домов, сохранившихся со всей обстановкой и утварью, возможно, на выбор сюжета оказала некоторое влияние популярная в то время опера Паччини «Последний день Помпеи», которая ставилась в Милане в эффектном декорационном оформлении.
Гуляя по развалинам Помпеи среди мертвой тишины, Брюллов ясно представил себе жуткую картину гибели населения, застигнутого врасплох. На впечатлительную натуру Брюллова сильно подействовал и рассказ Плиния-младшего, который в пространном письме историку Тациту сообщает подробности гибели Помпеи, переживания людей в часы катастрофы, состояние природы: тучи из пепла и камней, вылетающих из потока раскаленной лавы, сжигающей все живое, вспышки молнии, землетрясение, вызванное извержением Везувия.
К началу работы над картиной Брюллов располагал большим числом эскизов и подготовительных рисунков, на создание которых ушло пять лет, начиная с первого эскиза, датированного 1827 годом. Чем бы он ни занимался в это время (а именно тогда Брюллов написал целый ряд превосходных портретов), художник неизменно возвращался к «Последнему дню Помпеи», уточняя композицию, расположение отдельных фигур и группировок, обдумывая каждую деталь.
Пять лет ушло на подготовку и менее года на исполнение самой картины, принесшей ее автору мировую славу, неслыханный успех везде, где выставлялось это грандиозное произведение искусства,— в Риме, Милане и, наконец, в Петербурге.
Но Брюллов не спешил возвращаться в Россию, предчувствуя неизбежную зависимость от академического начальства и от самого Николая I, уже выражавшего недовольство по поводу длительного отсутствия художника. Воспользовавшись предложением русского богача В. П. Давыдова, Брюллов отправился вместе с ним в археологическую экспедицию по берегам Турции и Малой Азии. Подолгу задерживаясь в Афинах и Константинополе, Брюллов прибыл в Одессу, затем почти полгода провел в Москве, где его встретили необычайно радушно. На приеме, устроенном в честь Брюллова, его приветствовали как обновителя русской живописи:
Ты внес в отеческую сень,
И стал «Последний день Помпеи»
Для русской кисти первый день!
В Москве Брюллов неоднократно виделся с В. А. Тропининым, который изобразил его на фоне Везувия. Пока скульптор И. П. Витали лепил Брюллова, тот написал портрет ваятеля за этой работой. В доме Витали произошло знакомство Брюллова с Пушкиным, который восторгался его рисунками и посвятил стихотворение «Последнему дню Помпеи».
Петербург встретил Брюллова еще большими почестями. Назначенный профессором Академии художеств, он сразу же стал самым авторитетным учителем молодежи. Многие из академических воспитанников считали за счастье учиться рисунку и живописи в мастерской Брюллова. По заказу Николая I он начал писать картину «Осада Пскова», но так и не закончил, не желая угождать вкусам и взглядам правительства. Эту неудачу он сам прозвал «досадой от Пскова».
С невероятной быстротой писал художник портреты и сложнейшие религиозные композиции для Исаакиевского и Казанского соборов.
Портретный жанр давал ему относительную свободу от навязчивого контроля со стороны царя и Академии художеств. В этом жанре Брюллов выступает как мастер, владеющий всеми средствами художественной выразительности. Это в первую очередь относится к мужским портретам: братьев Кукольников, А. И. Струговщикова, В. А. Перовского, В. А. Жуковского; в этом же ряду — автопортреты (особенно последний, 1848 г.) И, конечно, портрет археолога Микеланджело Ланчи, написанный незадолго До смерти художника. Женщин Брюллов изображает в пышной обстановке гостиных, на балу или на прогулке, когда легче всего скрыть истинные черты характера под маской светского лоска. Среди этого «маскарада» выделяется блестящая красавица Ю. П. Самойлова — идеал самого Брюллова. По утверждению В. В. Стасова, в портрете Ю. П. Самойловой, удаляющейся с бала в сопровождении девочки-воспитанницы и арапчонка, Брюллов изобразил «маскарад жизни», где человек ведет двойственную игру, с оглядкой на впечатление, произведенное своей особой. Самойлова же изображена и в «Гибели Помпеи» (мать с дочерьми в левой части картины).
У Брюллова были обширные связи в мире искусства, литературы и музыки. У него установились дружеские отношения с Пушкиным, Жуковским, с композитором Глинкой, не говоря уже о художниках. Он принял близкое участие в судьбе Т. Г. Шевченко. Когда понадобилось изыскать средства на выкуп Шевченко из крепостной зависимости, Брюллов написал портрет Жуковского, который разыграли в лотерее.
С приездом в Петербург круг друзей и почитателей Брюллова необычайно расширился. Многие аристократы хотели видеть знаменитого художника в своих салонах, «угощать» своих гостей его остроумной речью. Брюллов держался на этих приемах с полной независимостью. В назидание своим ученикам он говорил: «Многие молодые люди считают за счастье проводить время в кругу аристократов, а попадут в этот круг — пропадут. В аристократический круг иногда полезно заглядывать, чтобы понять, что в нем не жизнь, а пустота, что он помеха для деятельности». Постоянные недоразумения с императорским двором (в частности, из-за того, что Брюллов так и не написал портрета Николая I, а начатый портрет царицы уничтожил), остывший интерес к исполнению портретов и заказных церковных росписей в Казанском и Исаакиевском соборах — все это угнетало художника. Он хотел было уехать на Украину или в Италию, но его не отпускали, хотя в придворных кругах его место уже заняли иностранные художники: покладистый француз Орас Берне, исторический живописец и портретист, и немец Франц Крюгер, художник военных парадов и холодных портретов.
В 1849 году доктора признали состояние здоровья Брюллова безнадежным. Лишь тогда ему разрешили выезд из Петербурга. По совету медиков он поселился на острове Мадейра, потом перебрался в Рим, где нашел гостеприимный кров и уход в семье негоцианта Анджело Титтони. В периоды облегчения от сердечных удуший Брюллов спешит рисовать итальянских лаццарони, пробует запечатлеть в аллегорических портретах все семейство Титтони. Художник создает великолепный портрет ученого лингвиста и археолога Ланчи. Незадолго до смерти Брюллов набрасывает композицию «Диана, несомая на крыльях Ночи над римским кладбищем Монте-Тестаччио». На этом кладбище похоронили и Брюллова...
В оценках творчества Брюллова можно встретить существенные расхождения. Стасов, бывший восторженный поклонник Брюллова, вдруг стал называть его «дутой знаменитостью». Жестоко критикуя «Помпею», он признавал достижения Брюллова лишь в портретном жанре, и то с оговорками. Между тем Герцен ту же картину считал «высочайшим произведением русской живописи», в котором, по его мнению, получили иносказательное выражение трагические события 1825 года. Гоголь писал в «Арабесках», что «Последний день Помпеи» Брюллова — «одно из ярких явлений 19 века. Это — светлое воскресение живописи, пребывавшей долгое время в каком-то полулетаргическом состоянии... Брюллов первый из живописцев, у которого пластика достигла верховного совершенства». Александр Иванов любовался техникой рисунка и живописи Брюллова, но вместе с тем считал его творчество холодным. Многие воспринимали искусство Брюллова как «трескучий» эффект, лишенный живого чувства.
Всесторонне изучив художественное наследие прошлого, советские историки искусства дали объективную высокую оценку творчества Брюллова, указав на его огромное значение как художника-портретиста и чуткого педагога. Недаром Максим Горький поставил имя Брюллова рядом с Пушкиным и Глинкой. Он писал в 1917 году: «В области искусства, в творчестве сердца русский народ обнаружил изумительную силу, создав при наличии ужаснейших условий прекрасную литературу, удивительную живопись и оригинальную музыку, которой восхищается весь мир. Замкнуты были уста народа, связаны крылья души, но сердце его родило десятки художников слова, звуков, красок. Гигант Пушкин — величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России, а рядом с ним волшебник Глинка и прекрасный Брюллов».