Александр Иванов (1806-1858)

«Глубокая жажда истины и просвещения составляла одну черту в характере Иванова. Другою чертою была дивная, младенческая чистота души, трогательная наивность, исполненная невинности и благородной искренности. Мало найдется даже между лучшими людьми таких, которые производили бы столь привлекательное впечатление совершенным отсутствием всякой эгоистической или самолюбивой пошлости. Никто не мог меньше и скромнее говорить о себе, нежели он» (Н. Г. Чернышевский). Отец и первый учитель Александра Андреевича Иванова был профессором Петербургской Академии художеств. Отличный рисовальщик, Андрей Иванович Иванов был строгим приверженцем академического искусства с его устоявшимися правилами исполнения исторической и религиозной живописи. Отец был для Александра Иванова не только требовательным учителем, но и наставником в житейских делах и самым верным другом; их переписка, длившаяся без малого двадцать лет, свидетельствует о неизменной взаимной привязанности и почтительности младшего к старшему. Довольный успехами сына, он не упускает, однако, случая прямо сказать о его недостатках.

Трудолюбие и самозабвенная любовь Иванова к искусству удивляли уже в то время, когда он учился в Академии художеств. Безукоризненная правильность его рисунков вызывала даже подозрение — уж не выправляет ли их отец.

Академической программой обучения предусматривалось выполнение каждым воспитанником самостоятельных картин, как бы теперь сказали — «дипломных», на звание художника.

Первая картина Александра Иванова — «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора» (1824) — была отмечена малой золотой медалью. Следующая картина — «Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице виночерпию и хлебодару» (1827) — произвела настолько хорошее впечатление, что Общество поощрения художников, по заказу которого она выполнялась, присудило Иванову большую золотую медаль, дававшую право на заграничную командировку сроком на три года. Но отъезд Иванова в Италию неожиданно отсрочили, потому что на Иванова пало подозрение, что он в своей картине намекал на расправу Николая I с декабристами.

Эту дерзость академические чиновники узрели в изображении казни, показанной в барельефе в стене темницы. Вместо командировки Иванов мог угодить в ссылку. Но благодаря вмешательству секретаря Общества поощрения художников В. И. Григоровича «скандал» кое-как уладили.

Весной 1830 года Александр Иванов расстался с Петербургом. По дороге в Италию он побывал в Дрезденской картинной галерее. Перед тем как обосноваться в Риме, художник провел незабываемые дни во Флоренции, наслаждаясь памятниками античной культуры и живописью Возрождения в оригиналах. Он так стремился в Рим, к выполнению своих собственных замыслов, что сократил годичное (как полагалось по инструкции Общества поощрения художников) ознакомление с европейскими музеями до трех месяцев. По этой инструкции художнику полагалось второй год пенсионерства потратить на копирование фигур из плафона в Сикстинской капелле Микеланджело, а потом уже приниматься за самостоятельную работу, не обремененную, однако, количеством персонажей, «ибо не множество, но качество фигур делает картину хорошей» Кроме того, инструкция запрещала художнику иметь связь с политическими партиями во избежание дурного влияния смутьянов. Быть в стороне от политики — об этом просил и отец художника, остерегавшийся из-за неблагоразумия сына навлечь и на себя немилость. И все же Андрей Иванович Иванов по приказу Николая I был уволен из числа академических профессоров вскоре же после того, как сын прибыл в Италию. Александр Иванов уже не мог теперь рассчитывать на материальную поддержку родителей.

Приехав в Рим, он сразу же приступил к работе над картиной «Аполлон, Кипарис и Гиацинт, занимающиеся музыкой» (1831 — 1834). В процессе создания этой картины художник заполняет альбомы подготовительными рисунками, копирует античные статуи, пишет с натуры этюды, советуется с художниками и с отцом по поводу расположения и жестикуляции каждой фигуры. Этот метод работы над картиной станет характерным для Александра Иванова. Так же работал художник над следующим произведением — «Явление Христа Марии Магдалине после воскресения» (1834). Для Магдалины позировала римская натурщица, которую он заставлял улыбаться сквозь слезы, стараясь запечатлеть в рисунках и этюдах «сто волшебных превращений милого лица». И в Риме и в Петербурге «Мария Магдалина» была встречена восторженно. Иванов полностью оправдался перед Обществом поощрения художников, недовольным его медлительностью в исполнении пенсионерского задания. Успехи Александра Иванова вынуждена была признать и Академия художеств, присудившая ему звание академика. Но художник не испытывал ни малейшего желания носить этот почетный титул и решил остаться в Италии с намерением написать картину «Явление Христа народу», замысел которой уже созрел. Двадцать лет посвятил он выполнению этого грандиозного произведения, которому суждено было войти в сокровищницу русского искусства, найти признательных ценителей во всех странах.

От напряженной работы над картиной Иванова могли отвлечь только заботы о товарищах-художниках русской КОЛОНИИ в Риме да нездоровье. Старик отец просил его вернуться в Петербург, но Александра Иванова не привлекала профессорская карьера, еще менее — заказная работа в соборах и дворцах под надзором чиновников от искусства.

Соотечественники Иванова, которых он застал в Риме,— Брюллов и Бруни — уже давно вернулись в Петербург, сопутствуемые славой. А Иванов бедствует, но продолжает жить затворником. «Единоборство» художника с «Явлением Христа народу» прервали революционные события 1848 года, всколыхнувшие Европу и отдаленным эхом докатившиеся до России. Эпохой «приготовления для человечества лучшей жизни» называл Иванов это переходное время. Именно тогда в его проницательный ум закрались сомнения в правоте религиозных моральных проповедей, которым он придавал немаловажное значение в первый период его работы над «Явлением Христа народу».

Возможно, что Иванов намного раньше и более решительно пересмотрел бы свои идейные позиции, если бы не влияние Гоголя. Восхищаясь преданностью художника высоким идеалам искусства (в их определении Иванов и Гоголь были единодушны), его трудолюбием, нравственной чистотой и бескорыстием, писатель поддерживал своего друга в самые трудные минуты жизни, когда тот впадал в безнадежное уныние. Вместе с тем многолетняя дружба с Гоголем и его авторитет мешали Иванову критически отнестись к религиозно-мистическим настроениям писателя.

В 1841 году Иванов написал портрет Гоголя — одно из лучших изображений великого русского писателя.

Видимо, Гоголь посоветовал Иванову обратить внимание на колоритные бытовые сценки, происходящие на улицах Рима. Художник создает серию превосходных акварелей конца тридцатых — начала сороковых годов, изображающих то жениха, выбирающего серьги для невесты, то вечернее молитвенное пение перед образом мадонны («Аве Мария»), то традиционный «Октябрьский праздник в Риме» и т. д. Но эти жанровые акварели лишь ненадолго отвлекли внимание художника от «Явления Христа народу» и всего того, что было связано с этим монументальным произведением, все еще далеким от завершения.

«Мой труд — большая картина — более и более понижается в глазах моих,— с горечью признается Иванов.— Далеко ушли мы, живущие в 1855 году, в мышлениях наших».

Процесс пересмотра идейных позиций Иванова ускорился после бесед с Герценом о назначении искусства.

«Хвала русскому художнику, бесконечная хвала! — говорил Герцен Иванову.— Не знаю, сыщете ли вы формы вашим идеалам, но вы подаете не только великий пример художникам, вы даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем п за которую, вопреки всему делающемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность!» В 1858 году Иванов приехал в Петербург, где он с трудом узнавал старых знакомых, занимавших теперь высокие посты в Академии художеств. В академических залах, где была выставлена картина «Явление Христа народу» и этюды к ней, Иванов держался в сторонке, чтобы не мешать своим собратьям по искусству и критикам откровенно высказаться. Среди них оказалось больше хулителей, чем тех, кто понял истинное значение его творческого подвига.

В Петербурге Иванов встретился с Н. Г. Чернышевским (их беседа была изложена потом в «Современнике»). «Искусство, развитию которого я буду служить,— сказал он Чернышевскому,— будет вредно для предрассудков и преданий. Это заметят и скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь... Оно действительно так».

Прожив всего шесть недель на родине, Иванов внезапно скончался. За его гробом шли Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. Среди художников, провожавших тело Иванова, был юный Крамской, которому суждено было стать идейным руководителем и организатором Товарищества передвижных художественных выставок, прославленного именами Репина, Сурикова, Поленова, Левитана и многих других выдающихся художников России.